ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ.

17 июля – память святых царственных страстотерпцев.

Продолжение. Начало в №№ 27-30)

          Из последних писем Александры Феодоровны А.Вырубовой: «...Делают люди Тебе зло. А Ты принимай без ропота. Он и пошлет ангела-хранителя, утешителя своего. Никогда мы не одни. Он Вездесущий – Всезнающий – Сам любовь. Как же Ему не верить? Солнце ярко светит. Хотя мир грешит, и мы грешим, тьма и зло царствуют, но Солнце правды воссияет – только глаза открывать, дверь души держать отпертыми, чтобы лучи того солнца в себя принимать. Ведь мы Его любим, дитя мое, и мы знаем, что «так и надо». Только потерпи еще, душка, и эти страданья пройдут, и мы забудем о муках, будет потом только за все благодарность. Школа великая. Господи, помоги тем, кто не вмещает любви Божией в ожесточенных сердцах, которые видят только все плохое и не стараются понять, что пройдет все это, не может быть иначе. Спаситель пришел, показал нам пример. Кто по Его пути, следом любви и страданья идет, понимает все величие Царства Небесного» (от 2(15) марта 1918 г.).

          Господь Бог дал нам неожиданную радость и утешение приобщиться Святых Христовых Таин для очищения грехов и жизни вечной. Светлое ликование и любовь наполняют душу. Вернулись мы из церкви и нашли Твое милое письмецо. Разве не удивительно, что Господь нам дал читать Твое приветствие именно в тот день? Как будто Ты, ненаглядная, вошла бы к нам поздравить нас по-старому. Горячо за тебя и за всех молилась, и отец Владимир (Хлынов) вынул за всех вас частицы, и за дорогих усопших. Часто прошу молиться за любимых моих далеких друзей – они знают уже мои записки. Подумай, была три раза в церкви. О, как это утешительно было. Пел хор чудно, и отличные женские голоса; «Да исправится» мы пели дома 8 раз без настоящей спевки, но Господь помог. Так приятно принимать участие в службе. Батюшка и диакон очень просили нас продолжать петь, и надеемся устроить, если возможно, или удастся пригласить баса. Все время Тебя вспоминали. Как хороша «Земная жизнь Иисуса Христа», которую Ты послала, и цветок душистый. Надеюсь, Ты телеграмму получила. Раньше их почтой посылали, теперь, говорят, идут в три дня. Маленький серафимчик прилетит к Тебе до этого письма и принесет Тебе мою любовь. Стала маленькие образки таким же способом рисовать, и довольно удачно (с очками и увеличительным стеклом), но глаза потом болят. Довольно много придется молитв рисовать. Благодарность всем, не забывающим Твоих дорогих едой и т. д. Белья взяли каждая по 2, спрячем до лета. Нежное спасибо Эмме [гр. Э.В. Фредерикс] за письмо и чудную теплую кофточку. Окружена Твоими нежными заботами. Духи – целая масса – стоят на камине. Погода теплая, часто на балконе сижу. Дошла с помощью Божией пешком в церковь, теперь должна надеяться попасть 25-го (Праздник Благовещения). Скажи маленькому М[аркову], что его шеф был очень рад его видеть. Хорошо помню тот день, когда он у нас с Твоими родителями был, так мило о Тебе писал. Дорогую фотографию Твоего отца счастлива получить, так его напоминает, милого старичка. Как Бог милостив, что вы так много виделись последние месяцы и дружно жили. Целую бедную Мама [Н.И. Танееву]. Всегда теперь за него [А.С. Танеева] молюсь и уверена, что он близко около Тебя, но как сильно [его] должно вам недоставать. Он свое дело сделал, до гроба преданный нам, любящий, глубоко религиозный, 26 лет.

          Читаю газеты и телеграммы и ничего не понимаю. Мир, а немцы все продолжают идти в глубь страны, – им на гибель. Но можно ли так жестоко поступать? Боже мой, как тяжело!
          Посылаю Тебе немного съедобного, - много сразу не позволяют. Много хочу моему улану Яковлеву передать через отца Иоанна – благослови его Господь за все. Когда все это кончится? Когда Богу угодно. Потерпи, родная страна, и получишь венец славы. Награда за все страданья. Бывает, чувствую близость Бога, непонятная тишина и свет сияет в душе. Солнышко светит и греет и обещает весну. Вот и весна придет, и порадует, и высушит слезы и кровь, пролитые струями над бедной Родиной. Боже, как я свою Родину люблю со всеми ее недостатками! Ближе и дороже она мне, чем многое, и ежедневно славлю Творца, что нас оставил здесь и не отослал дальше. Верь народу, душка, он силен и молод, как воск в руках. Плохие руки схватили – и тьма и анархия царствует; но грядет Царь Славы – и спасет, подкрепит, умудрит сокрушенный, обманутый народ.

          Вот и Великий пост! Очищаемся, умолим себе и всем прощение грехов, и да даст Он нам пропеть на всю святую Русь «Христос воскресе!». Да готовим наши сердца Его принимать, откроем двери наших душ; да поселится в нас дух бодрости, смиренномудрия, терпения и любви и целомудрия; отгонит мысли, посланные нам для искушенья и смущенья. Станем на стражу. Поднимем сердца, дадим духу свободу и легкость дойти до неба, примем луч света и любви для ношения в наших грешных душах. Отбросим старого Адама, облечемся в ризу света, отряхнем мирскую пыль и приготовимся к встрече Небесного Жениха. Он вечно страдает за нас и с нами, и через нас; как Он и нам подает руку помощи, то и мы поделим с Ним, перенося без ропота все страданья, Богом нам ниспосланные. Зачем нам не страдать, раз Он, невинный, безгрешный, вольно страдал? Искупаем мы все наши столетние грехи, отмываем в крови все пятна, загрязнившие наши души. О, дитя мое родное, не умею я писать, мысли и слова скорее пера бегут. Прости все ошибки и вникни в мою душу. Хочу дать Тебе эту внутреннюю радость и тишину, которой Бог наполняет мне душу, – разве это не чудо! Не ясна ли в этом близость Бога? Ведь горе бесконечное: все, что люблю – страдает, счета нет всей грязи и страданьям, а Господь не допускает унынья. Он охраняет от отчаянья, дает силу, уверенность в светлом будущем еще на этом свете» (от 13 (26) марта 1918 г. ).
          «Милая моя, год, что с Тобой и Лили [Ю.А. Ден] простились. Много все пережили, но Господь Своей милостью не оставит Своих овец погибнуть. Он пришел в мир, чтобы Своих в одно стадо собрать, и Сам Всевышний охраняет их. Душевную связь между ними никто не отнимет, и свои своих везде узнают. Господь их направит, куда им нужно идти. Промысел Божий непостижим человеческому уму. Да осенит нас Премудрость, да войдет и воцарится в душах наших, и да научимся через нее понимать, хотя говорим на разных языках, но Одним Духом. Дух свободен. Господь ему хозяин; душа так полна, так живо трепещет от близости Бога, Который невидимо окружает Своим присутствием. Как будто все святые угодники Божии особенно близки и незримо готовят душу к встрече Спасителя мира. Жених грядет, приготовимся Его встречать: отбросим грязные одежды и мирскую пыль, очистим тело и душу. Подальше от суеты — все суета в мире. Откроем двери души для принятия Жениха. Попросим помощи у святых угодников, не в силах мы одни вымыть наши одежды. Поторопимся Ему навстречу! Он за нас, грешных, страдает, принесем Ему нашу любовь, веру, надежду, души наши. Упадем ниц перед Его пречистым образом, поклонимся Ему и попросим за нас и за весь мир прощенье: за тех, кто забывает молиться, и за всех. Да услышит и помилует. И да согреем мы Его нашей любовью и доверием. Облекшись в белые ризы, побежим Ему навстречу, радостно откроем наши души. Грядет Он, Царь Славы, поклоняемся Его Кресту, и понесем с Ним тяжесть креста. Не чувствуешь ли Его помощь и поддержку несения Твоего креста? Невидимо Его рука поддерживает Твой крест, на все у Него силы хватит; наши кресты – только тень Его Креста. Он воскреснет скоро, скоро и соберет Своих вокруг Себя, и спасет Родину, ярким солнцем озарит ее. Он щедр и милостив. Как Тебе дать почувствовать, чем озарена моя душа? Непонятной, необъяснимой радостью – объяснить нельзя, только хвалю, благодарю и молюсь. Душа моя и дух Богу принадлежат. Я чувствую ту радость, которую Ты иногда испытывала после причастия или у святых икон. Как Тебя, Боже, благодарить?
          Я не достойна такой милости. О Боже, помоги мне не потерять, что Ты даешь! Душа ликует, чувствует приближение Жениха: грядет Он, скоро будем Его славить и петь «Христос воскресе!». Я не «ехаltее» (экзальтированная женщина), дитя мое; солнце озарило мою душу, и хочу с Тобой поделиться – не могу молчать! Торжествует Господь, умудряет сердца: увидят все языцы «яко с нами Бог». Слышишь ли мой голос? Расстояния ничего не значат – дух свободен и летит к Тебе, и вместе полетим к Богу, преклонимся перед Его Престолом...

          Я спокойна, это все в душе происходит. Я раз нехороший сон видела: кто-то старался отнять от меня радость и спокойствие, но я молилась, вспоминая, что надо беречь то, что дано. Знаю, что это дар Господень, чтобы мне все перенести, и Он спокоен, и это чудо. У раки Святого [Иоанна Тобольского] молилась за Тебя, — не грусти, дитя мое! Господь поможет, и Твой отец [А. С. Танеев] теперь там за Тебя молится. Бориса [Соловьева] взяли – это беда, но не расстреляли: он знал, что будет так... Большевики у нас в городе — ничего, не беспокойся. Господь везде, и чудо сотворит. Не бойся за нас. Зина [Менштед] мне послала свою книжку «Великое в малом» Нилуса, и я с интересом читаю ее, и с Татьяной читаю Твою книгу о Спасителе. Сижу часто на балконе, вижу, как они на дворе работают (очень все загорели). И наши свиньи гуляют там... Как Тебя за деньги благодарить? Несказанно тронута. Берегу, чтобы Тебе вернуть потом – пока нет нужды. Знаешь, Гермоген здесь епископом. Надеюсь, посылка дойдет до Тебя. Что немцы, в Петрограде или нет? У Марии П. [Вел. Кн. Мария Павловна, младшая, замужем за кн. С.М. Путятиным] ребенок должен был быть летом.
          «Укоряемы — благословляйте, гонимы — терпите, хулимы — утешайтесь, злословимы — радуйтесь (слова отца Серафима). Вот наш путь с Тобой. Претерпевый до конца спасется. Тянет в Саров. Готовимся петь 24 и 25 (Праздник Благовещения) дома. Пора кончать. Нежно обнимаю, целую Маму [Н.И. Танееву]. Помоги Тебе Бог и Святая Богородица во всем» (от 20 марта 1918 г.).
          «...Твой крестный путь принесет Тебе небесные награды, родная; там будешь по воздуху ходить, окруженная розами и лилиями. Душа выросла: то, что раньше стоило Тебе один день мученья, теперь год терпишь и силы не ослабели. Через крест – к славе; все слезы, Тобою пролитые, блестят, как алмазы на ризе Божией Матери; ничего не теряется: хорошее и плохое – все написано в книге жизни каждого; за все Твои мученья и испытания Бог Тебя особенно благословит и наградит. «Кто душу свою положит за друзей своих». — Да, моя маленькая мученица, это все в пользу Тебе. Бог попустил эту странную ругань, клевету, мучения — физические и моральные, которые Ты перенесла. Мы никогда не можем отблагодарить за все – лишь в молитвах, чтобы Он и впредь Тебя сохранил от всего. Дорога к Нему одна, но в этой одной масса других, и все стремимся дойти до пристани спасения и к вечному свету. А те, кто по стопам Спасителя идут, те больше страдают. Избранные крестоносцы... Господь скорее слышит молитвы тех, кто перестрадал, но веру не потерял. Не вспоминай все больное, но лучи солнца, которые Он посылает» (от 6(19) апреля 1918 г.).

          Наконец, к общему Пасхальному письму Великих Княжон князю Э. А. Эристову (от 7 апреля) Императрица делает трогательную приписку: «...Весна идет, солнце светит, пташки чирикают, все просыпается — проснитесь и вразумитесь, бедные, серые, обманутые люди. Христос да воскреснет во всех сердцах. Маме поцелуй. Благослови Вас Бог! Желаю счастья и здоровья».

          Трудно без волнения читать эти письма. Весь ужас Екатеринбургской трагедии меркнет перед силой духа, выраженной в них.
          Нам остается обратиться к еще одному свидетелю последних дней жизни Царской Семьи — протоиерею Иоанну Сторожеву, совершавшему последние богослужения в Ипатьевском доме.
          «Я дважды совершал богослужения в доме Ипатьева в г. Екатеринбурге, когда там находилась под стражей большевистской власти семья бывшего Царя Николая Александровича Романова. Кроме меня, там же совершал богослужения священник Екатерининского собора Анатолий Григорьевич Меледин. В воскресенье 20 мая (2 июня) 1918 г. я совершал очередную службу — раннюю Литургию — в Екатерининском соборе, и только что, вернувшись домой около 10 часов утра, расположился пить чай, как в парадную дверь моей квартиры постучали. Я сам открыл дверь и увидел перед собой какого-то солдата невзрачной наружности, с рябоватым лицом и маленькими бегающими глазами. Одет он был в ветхую телогрейку защитного цвета, на голове — затасканная солдатская фуражка. Ни погон, ни кокарды, конечно, не было. Не видно было на нем и никакого вооружения. На мой вопрос, что ему надо, солдат ответил: «Вас требуют служить к Романову». Не поняв, про кого речь, я спросил: «К какому Романову?» — «Ну, к бывшему Царю», — пояснил пришедший. Из последующих переговоров выяснилось, что Николай Александрович Романов просит совершить последование обедницы. «Он там написал, чтобы сослужили какую-то обедницу», — заявил мне пришедший. Чинопоследование обедницы обычно служится в войсках, когда по той или иной причине нельзя совершить Литургию. По своему составу богослужение это сходно с последованием Литургии, но значительно короче его, так как за обедницей не совершается Таинства Евхаристии. Выразив готовность совершить просимое богослужение, я заметил, что мне необходимо взять с собой диакона. Солдат долго и настойчиво возражал против приглашения отца диакона, заявляя, что «комендант» приказал позвать одного священника, но я настоял, и мы вместе с этим солдатом поехали в собор, где я, захватив все потребное для богослужения, пригласил отца диакона Буймирова, с которым, в сопровождении того же солдата, поехал в дом Ипатьева.

          С тех пор как здесь помещена была семья Романовых, дом этот обнесли двойным дощатым забором. Около первого верхнего деревянного забора извозчик остановился. Впереди прошел сопровождавший нас солдат, а за ним мы с отцом диаконом. Наружный караул нас пропустил. Задержавшись на короткий срок около запертой изнутри калитки, выходящей в сторону дома, принадлежащего ранее Соломирскому, мы вошли внутрь второго забора, к самым воротам дома Ипатьева. Здесь было много вооруженных ружьями молодых людей, одетых в общегражданское платье, на поясах у них висели ручные бомбы. Эти вооруженные несли, видимо, караул. Провели нас через ворота во двор и отсюда через боковую дверь внутрь нижнего этажа дома Ипатьева. Поднявшись по лестнице, мы вошли наверх к внутренней парадной двери, а затем через прихожую — в кабинет (налево), где помещался «комендант». Везде, как на лестницах, так и на площадках, а равно и в передней, были часовые — такие же вооруженные ружьями и ручными бомбами молодые люди в гражданском платье. В самом помещении коменданта мы нашли каких-то двоих людей средних лет, помнится, одетых в гимнастерки. Один из них лежал на постели и, видимо, спал: другой молча курил папиросы. Посреди комнаты стоял стол, на нем самовар, хлеб, масло. На стоявшем в комнате этой рояле лежали ружья, ручные бомбы и еще что-то. Было грязно, неряшливо, беспорядочно. В момент нашего прибытия коменданта в этой комнате не было.

          Вскоре явился какой-то молодой человек, одетый в гимнастерку, брюки защитного цвета, подпоясанный широким кожаным поясом, на котором в кобуре висел большого размера револьвер. Вид этот человек имел среднего «сознательного рабочего». Ничего яркого, ничего выдающегося, вызывающего или резкого ни в наружности этого человека, ни в последующем его поведении я не заметил. Я скорее догадался, чем понял, что этот господин и есть комендант «Дома особого назначения», как именовался у большевиков дом Ипатьева за время содержания в нем семьи Романовых. Комендант, не здороваясь и ничего не говоря, рассматривал меня (я его видел впервые и даже фамилии его не знал, а теперь запамятовал). На мой вопрос, какую службу мы должны совершить, комендант ответил: «они просят обедницу», никаких разговоров ни я, ни диакон с комендантом не вели, я лишь спросил, можно ли после богослужения передать Романовым просфору, которую я показал ему. Комендант осмотрел бегло просфору и после короткого раздумья возвратил ее диакону, сказав: «Передать можете, но только я должен вас предупредить, чтобы никаких лишних разговоров не было». Я не удержался и ответил, что я вообще разговоров вести не предполагаю. Ответ мой, видимо, несколько задел коменданта, и он довольно резко сказал: «Да, никаких, кроме богослужебных рамок». Мы облачились с отцом диаконом в комендантской, причем кадило с горящими углями в комендантскую принес один из слуг Романовых (не Чемодуров — его я ни разу не видал в доме Ипатьева, а познакомился с ним позднее, после оставления Екатеринбурга большевиками). Слуга этот высокого роста, помнится, в сером, с металлическими пуговицами, костюме.

          Пользуюсь моментом, чтобы сделать общее замечание по поводу моих показаний. Исключительные условия, при которых мне приходилось воспринимать все эти посещения дома Ипатьева, а с другой стороны, совершенно исключительные внутренние переживания за время нахождения там — естественно, препятствовали мне быть только спокойным наблюдателем, со всею правильностью оценивающим и точно запоминающим все наблюдаемые явления и лица. Тем не менее, я употребляю все усилия к тому, чтобы показание мое было точно и оценка наблюдаемого объективна.
          Итак, облаченные в священные ризы, взяв с собой все потребное для богослужения, мы вышли из комендантской в прихожую. Комендант сам открыл дверь, ведущую в зал, пропуская меня вперед, со мной шел отец диакон, а последним вошел комендант. Зал, в который мы вошли, через арку соединялся с меньшим по размеру помещением — гостиной, где ближе к переднему углу я заметил приготовленный для богослужения стол. Но от наблюдения обстановки зала и гостиной я был отвлечен, так как, едва переступил порог в зал, заметил, что от окон отошли трое: это были Николай Александрович, Татьяна Николаевна и другая старшая дочь, но которая именно, я не успел узнать.

          В следующей комнате, отделенной от залы, как я уже объяснил, аркой, находилась Александра Феодоровна, две младшие дочери и Алексей Николаевич. Последний лежал в походной (складной) постели и поразил меня своим видом: он был бледен до такой степени, что казался прозрачным, худ и удивил меня своим большим ростом. В общем, вид он имел до крайности болезненный, и только глаза у него были живые и ясные, с заметным интересом смотревшие на меня — нового человека. Одет он был в белую (нижнюю) рубашку и покрыт до пояса одеялом. Кровать его стояла у правой от входа стены, тотчас за аркой. Около кровати стояло кресло, в котором сидела Александра Феодоровна, одетая в свободное платье, помнится, темно-сиреневого цвета. Никаких драгоценных украшений на Александре Феодоровне, а равно и дочерях, я не заметил. Обращал внимание высокий рост Александры Феодоровны, манера держаться, манера, которую нельзя иначе назвать, как «величественной». Она сидела в кресле, но вставала (бодро и твердо) каждый раз, когда мы входили, уходили, а равно и когда я по ходу богослужения преподавал «мир всем», читал Евангелие или мы пели наиболее важные молитвословия. Рядом с креслом Александры Феодоровны, дальше по правой стене, стали обе их младшие дочери, а затем сам Николай Александрович. Старшие дочери стояли в арке, а отступая от них, уже за аркою, в зале стояли: высокий пожилой господин и какая-то дама (мне потом объяснили, что это были доктор Боткин и состоящая при Александре Феодоровне девушка). Еще позади стояли двое служителей: тот, который принес нам кадило, и другой, внешнего вида которого я не рассмотрел и не запомнил.

(Продолжение следует)

Обсудить эту статью можно на форуме сайта.