"Мир изучая, я роюсь в словах"

Гёте "Фауст"

        Интервью с автором нового перевода гётевского "Фауста" Геннадием Васильевичем Южаковым.

        Мы беседовали два часа. Я говорил с человеком, заключенным в четырех стенах, который много пережил, перенес и перечитал. И перевёл "Фауста".

Священник Алексий Яковлев

        С ЧЕГО ВСЁ НАЧАЛОСЬ
        Геннадий Васильевич: Наум Холодковский перевел "Фауста" Гете в сороковые годы и 1947 г. в издательстве "Детская литература" этот перевод вышел. И, вот, существующий перевод, мне кажется, это я впоследствии понял хорошо, обусловил то, что Виктор Шкловский- известнейший литературовед, "Фауста" Гете назвал переделанной кукольной драмой. Переделанная кукольная драма.
        Отец Алексей: То есть, Шкловский говорил это, уничижая "Фауста"?
        Г.В.: Да, совершенно верно.
        Но, имея какие-то представления о Гете, как поэте, как личности, принимая за основу то, что в глазах мира он - гений немецкой литературы и мировой литературы, я не мог смириться, что гений мировой литературы взял и, просто-напросто, нам переделал сюжеты 16 века. Это же слишком мелко для гения. Для какого-нибудь графомана - вполне, но не для Гете.
        А почему я об этом стал задумываться? Когда мне исполнилось 50 лет, совершенно непонятно…
        О.А.: А Вам сейчас сколько?
        Г.В.: Мне сейчас 58 полных, уже 59-й год. Я считаю, что это было влияние Бога. Я крестился в 50 лет, и у меня появилось желание писать. Я начал писать стихи.
        О.А.: А тогда Вы чем занимались?
        Г.В.: А тогда я уже никуда не ходил, никуда не выходил, я уже был инвалидом первой группы. До этого я работал; я историк по образованию, закончил Уральский университет. И, значит, читая как-то переводы с немецкого, опубликованные в журнале "Урал", я с недоумением обнаружил, что эти стихи - на стихи немного не похожи.
        О.А.: Переводы Гете или просто переводы других поэтов?
        Г.В.: Нет, просто немецкие… И думаю: ну, это, в общем-то, мало походит на стихи. Но ведь стихи это есть стихи. Есть, будем так говорить, какие-то законы жанра. Ведь чем отличается стих от прозы? Прекрасно сказал Салтыков-Щедрин, что "стих - это хождение по проложенной ниточке, все время приседая". И вот это приседание обусловлено наличием рифмы, размера. Зачем амфибрахий, дактиль, хорей, ямб?
        А Лидия Васильевна [супруга Геннадия Васильевича - Ред.] после того, как я сказал, что это, вроде, не походит на стих: говорит мне, а ты сам попробуй.
        О.А.: Так, это она Вас сподвигла?
        Г.В.: Это она меня сподвигла. Я говорю: а что я, с чего переводить? Она мне достала этот том, и говорит: вот, попробуй перевести. А я немецкий-то знаю, только читаю и перевожу со словарем.
        О.А.: Как в анкетах пишут.
        Г.В.: Да, как я и писал в анкетах всегда.
        О.А.: А Вы немецкий изучали в школе…?
        Г.В.: В школе. Очень мне повезло в каком плане. Тогда ведь в мою бытность иностранные языки начинали изучать с пятого класса…
        О.А.: Ну, я тоже с пятого класса учил.
        Г.В.: И у нас была преподаватель немецкого Екатерина Петровна Блау Замечательная женщина. Она была немка по матери, а отец у нее был голландец. Я до сих пор помню песенку, которую она с нами учила…
        Лидия Васильевна мне сказала: "переведи", и ткнула в "Фауста" -- первая часть "Ночь". Ну, я и перевел. Дня, наверное, три сидел. Вы не представляете, что это мне было - перевести…

        О СЕБЕ
        Я, вообще считаю, что я 30 лет выбросил из жизни, даже 37, в 37 лет я встретил Лидию Васильевну и 21 год мы вместе, а до этого… так. Ну, я многим увлекался, читал, писал, плясал, занимался рисованием, занимался музыкой, в струнном оркестре играл на домбре-прима, занимался сценой, закончил театральную студию, играл в театре эстрадных миниатюр, читал стихи, занимался постановкой литературно-музыкальных композиций. Много чего: спортом занимался, легкой атлетикой, конькобежным спортом. В армию был призван, из армии меня комиссовали, чего-то у меня случилось. С 82 года я инвалид, из них последние 11 лет вообще никуда не выхожу, только дома. Ну, иногда бывает приедут, свозят меня куда-нибудь, я почитаю стихи, допустим, а так вот…
        Когда закончил "Фауста", я у себя в дневнике записал, неужели Бог сподобил, и я, все-таки, закончил? Значит, что-то было. Вера мне помогла, …что я благое дело делаю. Нельзя было оставить такое глубокое произведение, свести до продажи души. Ну какую душу он там продавал? Хотя бы подумали. Если он продал душу, то совершил смертельный грех, он отрекся от Бога, по сути дела; отказался от Его, Бога величайшего дара, души, продал ее. И почему же после этого Бог посылает небесное воинство ангелов, чтобы те сопроводили душу Фауста? А ведь Бог-то как говорит в "Фаусте"?
                        Ну, хорошо, тебе я разрешаю
                        Первооснову с духом разлучить,
                        Схватить его ты можешь, увлекая
                        Дорогой вниз, но с ним обязан быть,
                        И неминуемый признать конфуз,
                        Ведь человек пред натиском напора
                        Сам хочет осознать свой тяжкий груз.
        Но Мефистофель в силу своего верхоглядства говорит: "хорошо, я вернусь с ним скоро, мне только заклад увидеть надо и т.д. и т.п." А в конце пятого акта, когда Фауст умирает, Мефистофель-то и ничего не может понять: все же кто, и где, и что? Так вот почему Бог с этими душами так возится, потому что это самое важное. Вот какую блестящую мысль провел Гете, даже устами черта! Что даже черт понял, что самое важное у человека - это сохранение души.

        О КНИГАХ И ПИСАТЕЛЯХ
        О.А.: Я вижу у Вас очень разные книги. И я понимаю, почему они разные, потому что у меня дома ситуация примерно такая же, то есть и такая книжка стоит и такая.… Вот из этих из всех, (это вопрос простой и его всегда задают) если Вам скажут только лишь одну книжку с собой взять, не считая "Фауста" и Евангелия, что Вы возьмете?
        Г.В.: Я бы, наверное, взял "Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя.
        О.А.: То есть вот этот вот томик духовной прозы.
        Г.В.: Да.
        О.А.: Отчего так?
        Г.В.: (отвечает шепотом, сильно волнуясь) Николай Васильевич был глубок и прекрасен. Он болен был, но, что делать. Есть Иисусова молитва: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного". А у Гоголя я еще одну…: "Господи, помоги мне понять самого себя и укрепи".
        О.А.: Сейчас за современной литературной ситуацией, или шире, за культурной ситуацией следите?
        Г.В.: Да, стараюсь, по крайней мере.
        О.А.: И как Вы можете ее оценить?
        Г.В.: Понимаете, это печально; но мы пишем на "велик могучем русском языка".
        О.А.: А новомодные прозаики?
        Г.В.: Значит, по крайней мере, в последние годы в журнале "Урал" я ничего приличного из прозы не встретил. Жена иногда, так сказать, выражает мне неудовольство: как ты можешь судить, ты прочитал все? А я говорю всегда в таких случаях: есть у англичан хорошая поговорка, чтобы убедиться, что окорок протух, его не обязательно есть полностью. Ну, как ты можешь так судить? А я, вот, могу так судить. Вот я прочитал 15-20 страниц. А зачем я буду тешить себя иллюзией, а вдруг у него там с сотой страницы пойдет откровение? Да с чего оно там появится? Гости-то с чего понаедут?
        О.А.: Это духовное обмельчание, профессиональное, или эти вещи, по Вашему связаны?
        Г.В.: Духовное… и это, мне кажется, одно без второго не может быть, ибо мастерство поэта, мастерство прозаика определяется, прежде всего, наполненностью его души. Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь - это мы знаем, понимаете. А, в конце концов, у каждого из нас пять органов чувств. Мы все имеем голову и т.д. и т.п., но мы разные Богом сотворенные, разные. Только внешне относимся к одному виду и подвиду, классу и подклассу и прочее и прочее… Все это ерунда, а души-то у нас разные. И просеиваться все должно именно через душу; что рождается в голове, должно проходить через душу. И вот когда желания совпадают с мыслями, тогда появляется что-то. А без этого… Мне кажется сейчас прозу так пишут, описывают что-то. Сама современная драматургия, Коляда… Ну притащили мат на сцену. Надо же какое новшество. На Руси со времен царя-косаря матерились по-черному. Но никто из пишущих матом не изъяснялся.
        О.А.: Как, по-Вашему, почему?
        Г.В.: Потому что это богопротивно. Сквернословие - это богохульство.
        …Ведь, в конце концов, я разделяю точку зрения Бога из "Фауста": пока живет он на земле, пусть ищет взглядом беспокойным Мою таинственность в себе.
        О.А.: То есть не просто чью-то таинственность…
        Г.В.: А таинственность Бога. То есть Бог-то у каждого внутри. Ну должен быть у каждого. Но не у каждого есть. И опять же Гете говорит: "смущенный тем многим, что ныне открыто, не каждый способен лишь правде служить. Из многих один, кто изрядно начитан", а Бог… это не солнце; Бог - это истина, Бог - это правда. То, что Гете - это глубоко верующий человек, для меня вне всяких сомнений.
        О.А.: А вот у меня еще вопрос: Вы с неким, мне вполне понятным, пиететом относитесь к проблеме рифмы, правильно?
        Г.В.: Да.
        О.А.:. На кого из поэтов Вы опирались в стихосложении?
        Г.В.: На Пушкина. Надо сказать, что и у Пастернака есть великолепнейшие рифмы, а вот, о труде поэта, о его сложности мне очень нравится, как писал Бродский, его эссе на эту тему, особенно его лекция нобелевская - бесподобно, просто молодец! Я читал и готов был расцеловать его, потому что он говорил очень точно, то что я переживал, работая и видя, что черте знает куда может увести меня это, поиск этой рифмы и образов.
        О.А.: У Бродского есть что-нибудь за душой?
        Г.В.: Очень даже много, потому что, понимаете, путь к познанию лежит через страдание. Через терния мы поднимаемся к звездам, а ему, Бродскому, очень много довелось пострадать, очень много. И Пастернаку много пришлось пострадать, но все-таки он, будем так говорить, человек с двойным дном, если не с тройным.
        О.А.: А Гете?
        Г.В.: А Гете - это гений. К нему такие категории трудно применимы. Это человек, который взвешивал на весах собственной совести все, что он делал, он не противоречил самому себе.
        Сам я за все время работы над переводом, ну, написал, может быть, своего… До этого я писал по 7-8 стихотворений в день. Я всего за два с половиной года, когда переводил, написал, может быть, десяток. Я не могу, мне кажется, что те мысли, которые у меня возникают, - это не мысли, это мыслишки. Перед величием этого я немею.
        О.А.: Можно сказать, что сейчас для Вас главный поэт - это Гете?
        Г.В.: Да, можно.
        О.А.: А еще, какие писатели, поэты?
        Г.В.: У-у. Здесь очень большой ряд. Мне очень нравится Баратынский, мне очень нравится Вяземский, поэты пушкинской эпохи, золотого века. С моей точки зрения, Баратынский гораздо глубже, как поэт, Пушкина. Пушкин непревзойден, его нельзя ни с кем сравнивать. Пушкин - это гений русской литературы, а Гете - это гений мировой литературы. Гете на порядок выше.

        О ПЕРЕВОДЕ
        О.А.: У Вас отношение к переводу такое, как я понял, несколько набоковское. Набоков считал, что перевод должен быть точным, причем точным до невозможности.
        Г.В.: Совершенно верно. Это не только Набоков так считал. Мне Лидия Васильевна приносила книжку одну, там было очень много, там было высказывание Белинского, Гамзатова, высказывания других великих писателей о переводах и переводчиках, что перевод это очень сложная работа.
        О.А.: С одной стороны, да, он должен быть точным, а с другой стороны этой точности невозможно достигнуть.
        Г.В.: Да, совершенно верно. Невозможно точности достигнуть при разнице в языках. В немецком языке nie один слог, а переводится, как никогда. У меня же бывало, что я в день переводил четыре строчки. Вот я все перевел, каждое слово, но…
        О.А.: А Вы пожертвуете точностью или благозвучностью?
        Г.В.: Я хотел добиться и звучности и точности.
        О.А.: А, если невозможно?
        Г.В.: А передо мною такой вопрос не стоял. Я хотел добиться и добивался.
        О.А.: Были какие-нибудь поражения?
        Г.В.: Поражения были.
        О.А.: А в чем они выражались?
        Г.В.: Поражения какого рода. Я курю. Я чувствую, что я захожу в тупик. Я иду курить и кручу в голове, кручу в голове… И у меня выстраивается какая-то мысль. Я иду, запишу эту мысль и т.д. И потом я перевожу дальше и вдруг встречаю какое-то противоречие, что-то не связалось. И тут я понимаю, что я придумал; русское слово взял, мне оно показалось очень хорошо. Я снова лезу в первоисточник, а у Гете-то другое слово. Я снова возвращаюсь, пока не свяжу. Вот такого рода поражения. Я много раз убеждался, что нельзя заниматься самодеятельностью, если ты хочешь перевести, потому что произвольно сменив слово, мы очень многим рискуем, рискуем потерять подлинность.

        Если Вы хотите больше узнать о переводе и его авторе, звоните по телефону 62-11-10 или пишите на e-mail:nikolast@yandex.ru

[ обсудить на форуме ]