СВЯЩЕННИК, ВРАЧ, ПРОФЕССОР

        Имя настоятеля Свято-Илиинского храма, что в госпитале инвалидов войн, доктора медицинских наук, профессора отца Сергия Вогулкина хорошо знают в церковных, светских и преподавательских кругах не только Екатеринбурга, но и всей Свердловской области и Уральского региона.
         Православие, медицина, преподавательская деятельность — вот те сферы, где он сегодня несет свое служение. Думается, знакомство с этим интереснейшим, большой души человеком будет полезно для наших читателей. Итак, сегодня отец Сергий Вогулкин — в нашей гостиной.

        – Отец Сергий, расскажите, пожалуйста, о Вашей семье, о родителях. Были ли они связаны с медициной?
         – Здесь, наверное, нужно начать не с родителей, а с прародителей. Дело в том, что мой прадед по материнской линии был фельдшером и работал недалеко от города Рыбинска. У него был свой двухэтажный дом, собственный экипаж лошадей. В семье было девять детей, и все девять получили высшее образование.
         Наверное, именно с моего прадеда у нас идет вот такая медицинская линия. Правда, бабушка моя не была врачом, и среди детей моего прадеда врачей также не было. Но зато моя мама и отец стали врачами. А дед мой во время первой мировой войны служил на фронте военным фельдшером.
         Но, конечно, в нашей семье были не только медики. Отец мне рассказывал, что в середине 19 века его двоюродный дед был благочинным, причем здесь, в Екатеринбурге. Так что у нас в роду были и православные священники.
         Один из двоюродных братьев моего отца также служил священником. В 30-е годы он был репрессирован и погиб в лагерях.
         – Расскажите о том, как Вы пришли в медицину.
         – Вы знаете, у меня с этим как-то и вопросов не возникало. Мои родители всю жизнь работали врачами, и так сложилось, что я особо не задумывался над выбором своего жизненного пути. После 10 класса я уже твердо знал, что пойду именно в медицину.
         – Даже сомнений никаких не возникало?
         – Абсолютно никаких. Тем более, что у меня всегда была такая своего рода гуманитарная установка. Математику я хорошо знал, но никогда ею особо не увлекался. А вот химия, биология — это были мои любимые предметы. Так что с выбором профессии у меня не было никаких сомнений.
         – Во время обучения в медицинском институте и после его окончания — кто был Вашим наставником?
         Своим наставником и учителем я до сих пор считаю Савичевского Милослава Станиславовича. С третьего курса моего обучения в институте он был моим учителем до конца своих дней. К сожалению, умер он совсем молодым, скоропостижно, в возрасте всего 38 лет.
         Все это время Милослав Станиславович был для меня образцом. Его мама работала в медицинском институте, преподавала на кафедре терапии. Сам он также был блестящим преподавателем и хирургом, и являлся одним из тех специалистов, кто здесь, на Урале, начинал сердечную хирургию.
         Именно он руководил моей кандидатской диссертацией. Собственно говоря, Милослав Станиславович и сделал меня ученым и преподавателем. Он привил любовь ко всей медицине, и к хирургии — в частности. Хотя, конечно, рядом с ним были и другие высококлассные специалисты. Это была целая плеяда людей, единомышленников, которые и создавали атмосферу той среды, где я учился.
         Уже на третьем курсе мединститута я стал участвовать в операциях, выполнял определенную студенческую научную работу. Тогда для меня уже не было никаких сомнений, что я пойду именно в хирургию. Блестящий коллектив в то время сложился на кафедре профессора Сахарова. Там и началась моя деятельность хирурга.
         – Как складывалась Ваша судьба дальше, по окончании медицинского института?
         – После этого я поступил в ординатуру по общей хирургии, где обучался два года. Потом работал в 23-й горбольнице, в сердечно-сосудистом центре. Он как раз в это время организовался и только-только начинал свою деятельность.
         В то время кафедрой там заведовал профессор Соколов. Именно здесь я и стал работать хирургом-рентгенологом, в кабинете зондирования полостей сердца. Работа заключалась в диагностике врожденных и приобретенных пороков сердца.
         Аппаратура, конечно же, была не такая, что сейчас. Тогда это было достаточно трудоемкое дело, сложное — зондировать сердце и ставить диагнозы. Ведь в ходе этого решался главный вопрос — пойдет ли больной на операцию или нет.
         Одновременно с этим я дежурил в отделениях — по неотложной хирургии, по неотложным травмам, в общем, выполнял обычную работу хирурга.
         Ну, а дальше, в 1971 году, будучи уже практическим врачом и отучившись в ординатуре, я начал работу над диссертацией. И в том же году защитил кандидатскую диссертацию, опять-таки по хирургии. Именно тогда начал проявляться мой интерес к физиологии, к функциям организма. Это были диагностические данные, физиологические параметры больных до и после операции.
         В том же 1971 году стал ассистентом кафедры факультативной хирургии у профессора Михайлова. Здесь я уже начал преподавать хирургию, одновременно продолжая научные исследования.
         В то же самое время продолжал совершенствоваться в хирургии. В областной больнице, где находилась наша кафедра, мы много оперировали. Больных было много, в том числе и тяжелых. Это было своего рода продолжением хирургической школы.
         Ну, а дальше мое увлечение диагностикой и изучением функций организма привело к тому, что это стало привлекать меня больше всего. В 1978 году я оставил кафедру и стал заведовать лабораторией клинической физиологии в Свердловском институте травматологии и ортопедии. Там был очень хороший коллектив и современная аппаратура. Я начал руководить этой лабораторией, и к 1986 году защитил докторскую диссертацию. Защита проходила в Ленинграде, в Военно-Медицинской Академии.
         – Как складывалась Ваша карьера врача дальше?
         – Где-то в 1987 году я снова вернулся в медицинский институт, но уже на кафедру оперативной хирургии, где работал профессором в течение семи лет. Операции я не прекращал, но они как бы видоизменились.
         В то время мы со студентами организовали своего рода кружок по хирургическому лечению животных, практически на добровольных началах. Уже тогда для обучения студентов я не мог оперировать здоровых животных. А поскольку больных животных всегда было очень много, мы со студентами собрали вот такую небольшую медицинскую бригаду и открыли прием. Происходило это в подвале медицинского общежития.
         К нам со всего города повезли кошек, упавших с 5-6 этажа, травмированных собак, другую живность… Ребята мои ставили в то время такое количество операций, которое обычному студенту даже и не снилось. Делались сложнейшие операции по лечению тяжелых переломов, травм различного рода, причем буквально на всех органах. Это была прекрасная школа для будущих хирургов. И практически все, кто был в моей бригаде, стали хирургами-травматологами. Сейчас они работают в различных больницах города. Поэтому я вспоминаю то время с большим удовольствием.
         Ну, а дальше — после того, как я в 1993 году перенес тяжелейшую операцию, мне больше нельзя было работать с формалином. С тех пор на кафедре работать я не мог.
         Как раз в это время появилась возможность открыть новую кафедру психологии и педагогики для преподавателей медицинских училищ в целях повышения их квалификации. Причем там же, в медицинском институте. И, начиная с 1994 года, я заведую этой кафедрой. Со временем она стала кафедрой и студенческой, потому что у студентов тоже ввели преподавание психологии и педагогики. Поэтому там у нас сейчас и факультет повышения квалификации для преподавателей, и кафедра психологии и педагогики для студентов.
         Ну, а в данное время меня пригласили преподавать в Уральский Гуманитарный институт. Здесь я читаю для студентов курс лекций по анатомии и психологии центральной нервной системы.
         – Вы много занимаетесь преподавательской деятельностью. Каков, на Ваш взгляд, уровень современного студента?
         – В наше время, конечно же, был более строгий отбор студентов. Да и конкурс был 6-7 человек на одно место. Сейчас, конечно, тоже есть конкурс, и я не хочу сказать, что нынешние студенты в чем-то хуже, чем мы были в свое время. Разницу можно заметить в том, что сейчас абитуриенты стали как-то грубее, что ли… Поступив в институт, они становятся потом более интеллигентными. То, что я слышу от абитуриентов на вступительных экзаменах, говорит о том, что с воспитанием у них были очень большие проблемы.
         Конечно, и школы к воспитанию стали прилагать меньше усилий. Может быть, возможностей у них стало меньше…Но абитуриент в целом подготовлен не так хорошо, как раньше. Ведь раньше был очень строгий конкурс, и готовиться к поступлению нужно было очень усиленно. А сейчас студент, если у него есть деньги, имеет возможность готовиться менее напряженно. В коммерческом ВУЗе можно вообще обойтись собеседованием, и многие делают на это ставку, особенно себя не утруждая в учебе. Поэтому разница между прошлыми и нынешними студентами заключается, может быть, только в этом.
         А так — мы были в свое время такими же, как они. Ну, разве что у нас была большая нацеленность на реальное будущее. Поэтому наши взгляды были более устойчивыми. Хотя, может быть, они являлись не такими правильными с позиций нынешнего времени.
         Сейчас молодежь не имеет такой целостной ориентации. Какое общество их ждет? К чему они должны готовиться? — никто из них не знает. И это — очень большая проблема.
         – Отец Сергий, расскажите, пожалуйста, о том, как Вы пришли в Церковь?
         – Вы знаете, я думаю, что вера присутствует у человека всегда. И сколько я себя помню, я все время стремился к какому-то идеалу. Это я и в людях искал, и старался в студентах воспитывать что-то возвышенное. Конечно, был и комсомольцем, и в партии состоял, но эта сторона общественной жизни меня не очень удовлетворяла. Чего-то там не было. И я себя гораздо лучше ощущал, когда занимался своей непосредственной врачебной деятельностью. А вот какие-то узкие идеологические рамки меня никогда не устраивали.
         Поэтому неосознанная вера жила во мне всегда. Моя родная бабушка, мои родители — все они были людьми интеллигентными. А интеллигентный человек — это не догматик. Это человек с более широкими взглядами, которые исключают какие-то узкие рамки.
         Поэтому я всегда искал что-то хорошее. Светлое и в людях, и в окружающем меня мире. И вот — в конце-концов нашел это в Православной вере.
         Естественно, что здесь не обошлось без каких-то указаний Божиих. Потому что, конечно, Господь меня вразумлял. Например, тяжелой болезнью, когда у меня остаться в живых был минимум шансов. Вразумлял меня Господь и потерей близких людей. Все это — как бы тот естественно-неестественный путь, которым люди сейчас в большинстве своем и приходят к вере Православной.
         Раньше, когда детей крестили в раннем детстве, это было естественно. И ребенок после крещения уже был православным человеком. Сейчас люди приходят к вере с какими-то поломанными судьбами, через какие-либо испытания, которые посылает Господь. То есть они приходят к вере тем путем, о котором я говорил.
         Думаю, что это должно происходить не так, и человек должен приходить к вере через семью.
         В нашей семье, нужно сказать, всегда свободно обсуждались вопросы, связанные с религией. Никакой догматики, в том числе и идеологической, у нас не было. Поэтому я считаю, что мой приход к Православной вере был закономерным.
         Но я еще раз хочу повторить, что произошло это через сильные, серьезные испытания.
         К вере я пришел, когда мне уже было около 50 лет. И сколько могу, я и сейчас продолжаю с большим интересом изучать все, что мне доступно. У меня много православной литературы. Но в основном я ориентируюсь на классику Православной веры — на труды святых отцов. Это тот базис, на котором можно строить свою жизнь, науку и все рассуждения.
         – В каких храмах Вы сейчас служите?
         – Начинал я служить в Свято-Троицком храме. Потом мы открыли молитвенную комнату в областной клинической больнице. Это были мои первые шаги как священника в лечебном учреждении. Там сейчас находится храм во имя святых целителей Космы и Дамиана. А потом я перешел в госпиталь для инвалидов и ветеранов войн, и там, после соответствующего соглашения с Семеном Исаковичем Спектором, мы организовали православный храм во имя пророка Божия Илии. Это — основной храм, где я сейчас служу. Он — чисто больничный. Есть у нас, конечно, и свой приход. К нам приходят люди, которые не лечатся и не работают в госпитале, и таких немало. Но в основном приходят на наши богослужения прежде всего больные.
         После этого мы открыли молитвенную комнату в филиале госпиталя инвалидов войны, это недалеко от Первоуральска, и освятили ее во имя святой блаженной Ксении Петербургской. Там два раза в месяц мы служим молебны и Литургии. Прихожане там те же самые. Это, прежде всего, больные. Они сначала лежат в госпитале, а потом переезжают сюда и проходят реабилитацию. Поэтому мы не теряем наших прихожан, а как бы следуем за ними.
         Совсем уже скоро, 21 октября, Владыка Викентий будет закладывать здесь камень в основание будущей церкви.
         В этом нам всемерно помогает министр областного правительства Семен Исакович Спектор. Сейчас у церкви есть основание, фундамент, в скором времени начнут возводиться стены. Уже в следующем году мы надеемся начать там богослужения.
         И, наконец, еще один храм у нас был освящен Владыкой Викентием во имя священномученика Гермогена. Располагается он в Центре здоровья «Символ». Сам центр стал сейчас очень православно ориентированным. Как раз там служит мой второй священник, отец Игорь Саватеев.
         Нужно сказать, что в этом центре здоровья лежат очень тяжелые больные. Многие — с тяжелой патологией, от которых отказались даже врачи. Там больные проходят лечение и получают духовное окормление. Это — постоянные беседы и постоянная молитвенная помощь. Духовная работа ведется здесь очень серьезная.
         – В обычных храмах прихожане тоже приходят к священнику со своими сложными вопросами, проблемами, но они все-таки в массе своей здоровые люди. Насколько тяжелее служить там, где прихожане — заведомо тяжелобольные люди и инвалиды?
        – Вы знаете, с одной стороны, это действительно тяжело — видеть мучения и страдания людей, иногда смертельно больных. Но, с другой стороны, мне кажется, что отдача в больничных храмах гораздо больше. Потому что больной человек изначально ориентирован на веру. Иногда за долгие месяцы и годы своей болезни он убеждается, что медицина не так всесильна и не всегда может помочь. И в этой ситуации человек начинает искать какие-то другие пути, более правильные. Поэтому работать с больными людьми легче. Ведь они ждут, когда им откроют глаза, и всегда с благодарностью принимают духовную помощь. В этом смысле я получаю очень большое удовлетворение от служения именно в таком, больничном храме.
         Эти храмы, конечно же, небогатые. Да они и не могут быть богатыми — это понятно, многие требы по этой причине мы совершаем бесплатно, понимая, что у пожилого, нередко одинокого человека нет средств, чтобы сделать какие-либо пожертвования.
         Я считаю такого рода служение самым нужным. Ведь больны практически все мы — кто физически, кто духовно. Но когда человек тяжко болен, да еще и душевно сломлен, вот тут такая духовная помощь для него — огромное благо. Поэтому, несмотря на всю тяжесть такого служения, как мне кажется, мы должны обратить сейчас внимание на две категории прихожан: на людей больных и на маленьких детей. Если мы сделаем это, то тогда следующее поколение будет лучше, чище, чем нынешнее.
         – А молодежь?
         – С молодежью нужно работать. Но она, к сожалению, успела закончить ту школу, которая с советских времен ничуть не изменилась. И то, что в ней сейчас нет идеологии, существовавшей ранее, — открытой и односторонней, так ее там в данное время вообще никакой нет. Поэтому молодежь в массе своей остается, к сожалению, на позициях атеистических. И все свое внимание, думаю, мы сейчас должны обратить на семьи и на маленьких детей.
         У нас помимо тех, госпитальных храмов, о которых я рассказывал, есть еще и детский приют, который мы духовно окормляем. Это — социально-реабилитационный центр, где находится 45 детей разного возраста. Есть и шести-, и шестнадцатилетние. Возраст разный, и дети — тоже самые разные. Сиротами их назвать нельзя в полном смысле слова, ведь многие их родители — живы. Но это — дети брошенные. И мы стараемся им всемерно помочь.
         Они регулярно бывают в нашем храме, исповедуются, причащаются. Чем можем, мы стараемся облегчить им эту жизнь. И они очень благодарны за то, что хотя бы кто-то обращает на них внимание. Так что это — еще одна категория наших прихожан.
         – Когда Вы пришли к вере, как к этому отнеслись Ваши коллеги?
         Когда я стал просто православным человеком, это никого не удивило. А вот когда я стал православным священником, это удивило многих и даже в чем-то изменило существующие отношения. Потому что это был, так скажем, необычный поступок для того времени. Многие просто не поняли, зачем мне это нужно. Были и насмешки.
         Но таких были единицы. Как правило, это люди недалекие. Они не из мира науки, а, так сказать, люди рядом с наукой. Потом ведь иногда окружающие этого просто не понимают. Это естественно, потому что люди, живущие рассудком, не понимают поступков разумных. Если человек начинает жить какой-то другой жизнью, это вызывает определенное непонимание.
         Но нужно сказать, что все наши ученые — люди образованные. А образованный человек не может ограничиться только рассудочной деятельностью. И нужно сказать о том, что после моего поступка отношение ко мне со стороны коллег или вообще не изменилось, или, наоборот, улучшилось. Ко мне регулярно обращаются за помощью, и сейчас я каждый год выступаю перед студентами медицинской академии. Для студентов в прошлом году я читал свой факультатив по духовно-нравственным основам медицины. Этот цикл лекций я читаю и для студентов нескольких медицинских училищ и колледжей области. Туда меня приглашают специально.
         …В целом, все медики настолько близки в своей работе к богослужению, что это не вызывает особого удивления. И я считаю, что сейчас отношение ко мне вполне адекватное. И в медицинской академии, и в гуманитарном институте я чувствую себя нормально.
         – Вера и медицина: где здесь, по-Вашему, существуют точки соприкосновения?
         — Я считаю, что здесь есть не только точки соприкосновения — одно без другого просто жить не может! Если мы откроем учение святых отцов, то они прямо говорят о том, что уход за больным человеком приравнивается к богослужению. Тогда где грань между медициной и верой? Здесь ее просто нет.
         Я совершенно уверен — и в этом мы постоянно убеждаемся, что человек неверующий, неправославный, долго ухаживать за больным не сможет. Силы его истощаются, он становится резким, раздражительным и нетерпимым к больному. И только у человека верующего есть практически неисчерпаемый источник душевных сил.
         У меня есть несколько прихожан, которые годами ухаживают за своими тяжелобольными родственниками, родителями, и они держатся фактически одной только верой. Порой, казалось бы, и сил-то человеческих уже нет, поскольку все это чрезвычайно тяжело и занимает все свободное время. И эти люди держатся только верой. Без нее они бы уже давным-давно сдали своих родственников в дом инвалидов или еще куда-либо, фактически на верную гибель.
         – Существует много областей, где Вы трудитесь. Как Вам удается найти на все время?
         – Вы знаете, видимо, Господь дает. У меня, конечно же, нет выходных, потому что практически ежедневно я работаю, а в субботу и воскресенье служу в храме.Но именно в эти дни я отдыхаю душой. Хотя приходится и исповедовать, и проводить службы. Конечно, для меня это нелегко, ведь я, мягко говоря, уже не молод. Тем не менее, другой жизни для себя я сейчас просто не представляю. Это вошло в какой-то определенный ритм, и я чувствую себя достаточно комфортно в этих условиях. Хотя свободного времени у меня практически не остается.
         Конечно, хочется, чтобы его было побольше. Порой и написать что-то нужно, и почитать, и к лекциям необходимо готовиться… Но стараюсь по мере своих сил успевать все.
         – Когда у Вас выдаются свободные часы, как Вы отдыхаете?
         – Со свободным временем, как я уже сказал, у меня очень напряженно. В прошлом году я поменял дом в деревне, он был в ста километрах от города. Там я отдыхал каждое лето. Но ездить в такую даль не было никакой возможности. И сейчас у меня — сад на Широкой Речке. Это близко и от храма и от места работы. И если у меня есть свободное время, я копаюсь в своем саду. Полностью назвать это досугом я не могу. Но физическая работа имеет одно, очень интересное свойство — она освобождает голову. И в это время есть над чем подумать. Я уже не раз замечал, что самые интересные мысли приходят как раз тогда, когда занимаешься вот такой работой по саду — что-то копаешь, пересаживаешь…
         Я очень люблю животных. У меня дома есть и кошка и собака… Люблю своих детей. У меня сейчас подрастает еще две дочери. Есть и внуки, старшему 16 лет, младшей внучке — 10.
         – Вы регулярно читаете «Православную газету». Каких материалов, на Ваш взгляд, в ней печатается пока еще недостаточно?
         – Мне кажется, что статей о работе с больными людьми, семьями и детьми все-таки не хватает. Таких материалов, думается, нужно делать больше.
         – Время прошло незаметно, и наша беседа приблизилась к концу. Отец Сергий, спасибо, что Вы нашли время прийти в нашу гостиную.
         – Спасибо Вам.

Материал подготовил
Ю. Анипченко

Обсудить эту статью можно на форуме сайта.