|
КАК
СУД РЕШИТ
Земная жизнь двадцатидвухлетней Татьяны оборвалась внезапно.
Мчавшиеся на недозволенной скорости "Жигули" сбили ее, а ехавший следом,
и тоже с превышением скорости, мотоцикл ее переехал...
Ах, как иссушает людей горе!
Но мать Татьяны, Антонину, оно скорее сжигало. Этот испепеляющий огонь
души переплавлялся в ненависть к водителям. Их лица, как в горячечном
тумане, постоянно стояли перед ее глазами. Вот Скрипников, водитель "Жигулей"
- молодой, полноватый, белесый. Он мчался к только что родившей жене.
Вот пожилой, сухощавый, высокий Колесников.
- Расстрелять надо обоих,
- требовала она у следователя. Следователь объяснял, что за преступления
по неосторожности расстрел не применяется.
- Тогда пожизненное заключение!
И следователь устало и чуть
виновато объяснял, что по закону и такой меры наказания не положено. Да
и максимальную меру суд вряд ли применит: ведь Татьяна переходила дорогу
в неположенном месте, далеко от светофора. Кроме того, оба подследственных
- люди работящие, непьющие.
- Понятно, - горько усмехалась
Антонина, - все вы купленные. Да я вот своей дочерью не торгую. До международного
суда дойду, но правды добьюсь. Следователь устало вздыхал и не возражал
- понимал, что женщина вне себя от горя.
Шло время. Дело давно было
передано в суд. Дважды разные судьи выносили приговоры, не связанные с
реальным лишением свободы. И каждый раз она добивалась, что приговоры
отменялись за мягкостью.
К каждому новому судье она
приходила незадолго до слушания дела, показывала ему фотографии дочери
и требовала взять подсудимых под стражу до суда. С ненавистью выслушивала
она объяснения, что до суда такая мера не оправдана, так как подсудимые
не пытаются скрыться, а следственные изоляторы и без них переполнены опасными
преступниками.
- И тут все куплено, - бросала
она и хлопала дверью.
Зятя своего, мужа Татьяны
Андрея и трехлетнего внука Петеньку она навещала лишь затем, чтобы добиться
подписи Андрея под очередным суровым заявлением - ведь он тоже был потерпевшим
по делу, и его мнение имело немалое значение. Вначале он безропотно подчинялся,
но постепенно стал тяготиться: Антонина представлялась ему бронированным
танком, который бьет из всех стволов по любой цели. Однажды он сказал
ей: "Антонина Васильевна, Танюшку нам не вернуть, а жить в ненависти я
устал. Мне надо работать и Петеньку растить. В садике он часто хворает.
Нет у меня сил и времени так ненавидеть".
- Вот оно что, - изумилась
Антонина, - и тебя перекупили. Продал-то хоть жену незадешево?
Больше она к зятю не ходила.
Через два года следствия
и судов у Колесникова случился обширный инфаркт. Но смерти его в городской
больнице она не хотела - она хотела, чтобы он умер в колонии. Из больницы
его выписали инвалидом.
До третьего суда оставалось
два дня. Антонина шла к новому судье с фотографиями дочери.
На перекрестке у светофора
пришлось остановиться. В светофоре что-то не заладилось - он переключался
с красного на желтый, а зеленого цвета не было. Ожидая зеленый, Антонина
машинально взглянула на стоявший у перекрестка киоск "Роспечати". Что-то
привлекло ее внимание, и она подошла поближе. В левой части витрины помещалась
газета с изображением голозадой красотки, в правой - книжка "Твой гороскоп".
А в центре... В центре находился
больший православный календарь с иконой Спасителя. Его глаза смотрели
в самую душу Антонины - сострадательно, скорбно, понимающе, ожидающе.
Долго не могла Антонина оторвать взгляд от этого чудного Лика. Затем с
трудом разобрала надпись в книге, которую Спаситель держал в руке: "Приидите
ко Мне вси труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы".
- Упокоишь Ты, как же, -
буркнула она. Но в суд идти ей почему-то расхотелось. Ноги ее повернули
в сторону находящегося неподалеку храма.
В храме мыли полы и, пережидая,
Антонина присела во дворе на скамейке рядом с пожилой женщиной. Та шепотом
зачитывала имена из маленькой книжечки. Сверху было обозначено "О упокоении".
Прислушавшись немного, Антонина
бесцеремонно спросила:
- Ну и кого это ты тут "упокоиваешь"?
Старушка, слегка улыбнувшись,
взглянула на Антонину.
- Да рази это я упокаиваю?
Я только вымаливаю упокоение дорогим своим усопшим: сыночку, родителям,
братьям, да многим еще кому...
- А с сыном твоим что?
- В Афганистане он погиб.
Вот я, почитай, постоянно шлю весточки родным своим.
- Чокнулась, старая, от горя,
- подумала Антонина и насмешливо спросила:
- Так ты на тот свет письма,
что ли, шлешь? Ну и где ж ты такой почтовый ящик нашла?
- А чего его искать, - не
обиделась старушка. - Такой почтовый ящик - перед тобой. Храм Божий это.
Постоянно священники моих усопших поминают. Да и я сама за них молюсь.
И они это знают и радуются так, что на земле такой радости и быть не может.
- А что, - голос Антонины
внезапно осел от волнения, - всякому умершему можно такие весточки слать?
- Всякому крещенному да отпетому.
Некрещенного - его вовсе в Книге жизни нет, а над не отпетым не свершилось
определение Божие. Он отсюда ушел, а туда не пришел. Как бы в туннеле
каком находится, а всякая нечисть его душеньку пугает. А как отпоют -
так и определяется его участь. Только вот по любви нашей, да по молитвам
эту участь Создатель изменить может. И так до самого всеобщего, Страшного
Суда будет - пока хоть один молитвенник на земле жить будет. Поэтому и
молиться надо - за весь мир.
Антонина слушала старушку
и вспоминала, что Танюшка в 19 лет окрестилась в Церкви и после зачем-то
туда ходила, звала и мужа, и мать, а они только отмахивались.
- Значит, дочка совсем другого
от меня ждет, - мелькнула молнией мысль. А я? Неужели так надолго я оставила
ее без помощи?
Попрощавшись со старушкой,
она поспешила домой. И долгой бессонной ночью мучительно думала: неужели
не то, совсем не то она более двух лет для дочери делала?
Едва дождавшись утра, она
пришла в храм. Догадалась взять свидетельство о смерти. Заказала заочное
отпевание своей кровинушки.
Литургию отстояла, не шелохнувшись,
как свечка. Слышала, как диакон читает имена живых, затем - усопших. И
странно - она повторяла про себя эти незнакомые имена! Она - молилась
за чужих людей!
Отстояла она и молебны. И
снова молилась за неизвестных ей людей. И только к концу молебнов мелькнула
мысль: может быть, чья-то мать и за мою Танюшку помолится?
Потом для нее началось главное
- отпевание. Не все слова она могла понять, но чувствовала - это Танечка
просит ее о помощи. "Еще вчера беседовал с вами, а ныне прииде на меня
внезапный страх смерти... Приидите, целуйте меня последним целованием..."
- этот стон-мольба неслась по храму. "Не забывайте меня, живущие на земле,
молитесь, молитесь обо мне. О, только это мне и нужно теперь".
И впервые за два года Антонина
заплакала слезами облегчения.
Затем священник дал ей землю
и объяснил, каким образом посыпать ее на могилку.
- Я бы лучше ее на другие
могилки посыпала, - привычно вырвалось у нее.
Пожилой, уставший священник
внимательно посмотрел на нее.
- На чьи? - спросил он.
- На тех, кто задавил мою
доченьку, а сами живут. Да Бог правду видит - одного уже инфарктом разбило.
- Ты крещенная? - неожиданно
спросил священник.
- Ну да, с младенчества,
- ответила Антонина.
- Крестик-то носишь? - Нет,
- смутилась она.
- Ну погоди чуток. - Священник
ненадолго отошел и вскоре протянул ей крестик на веревочке. Антонина надела
крестик.
Затем священник посмотрел
на иконы, перекрестился и почему-то произнес: "Помоги, Господи!" И, обратившись
к Антонине, спросил: "Не хочешь ли исповедаться? Вспомни и без утайки
расскажи, как дочь воспитывала, и кому смерти так желаешь".
- И расскажу, - выдохнула
Антонина.
Священник стал читать молитвы,
а Антонина слушала их, и давно забытые картины оживали в ее памяти. Вот
четырехлетняя Танюшка, катаясь с подружкой на качелях во дворе, упала,
и Антонина на весь двор черными, срамными словами кричит - на подружку.
Вот эта девочка вскоре доверчиво постучалась к ним - и Антонина ударила
ее дверью по руке. Вот черные слова летят на голову самой Танюшке.
- Мама, мама, говоля болит,
говоля, - плачет ребенок и прикрывает головку руками.
Вот к ней, пятнадцатилетней,
впервые пришел в гости паренек, и Антонина с бранью выгоняет его. Паренек
в панике убегает.
Как замкнулась потом Танюшка!
Больше не ходили к ней молодые люди. А уж как с Андреем она встречалась
- про то Антонина и не ведала.
Антонина и не заметила, что
она не просто вспоминает, а говорит, говорит эти страшные, обличающие
себя слова. Она рассказала и о сжигающей ее ненависти, о многочисленных
судах, о том, как шарахались от нее судьи.
Священник слушал, не перебивая.
Он понимал - началось свершение чуда Божия - глубокого покаяния души,
и человеческие слова излишни. Сказал он лишь о том, как нужно помогать
дочери церковной и домашней молитвой, постоянно очищая себя Таинствами
Исповеди и Причащения.
Вот и произнесены великие
слова разрешительной молитвы. А узнав, что Антонина сегодня ничего не
ела и не пила, он причастил ее Святых Христовых Таин. Антонина не могла
ни понять, ни объяснить, что с ней происходит. Но что на ее душу легла
тихая отрада - это она чувствовала. Из церкви она зашла к зятю - благо
был выходной. И Андрей вдруг увидел - перед ним не бронированный танк,
а маленькая, бледная, измученная горем женщина.
- Андрюша, - сказала она,
- я ведь недавно на пенсию вышла, разреши мне с Петенькой сидеть? Он ведь
в садике хворает, да еще деньги какие огромные за садик платить надо.
А я его так беречь буду! Ты же знаешь, что я фельдшер.
- А я уже объявление в газету
хотел давать, няньку искать. Но раз так - огромное спасибо.
- А как насчет суда? - замявшись,
осторожно спросил Андрей.
- Не хочу я на него идти.
Да без меня его отложат, а Колесников и так - после инфаркта. Ожидание
приговора - хуже приговора. Пойдем вместе и скажем, что не настаиваем
на жестком наказании. Пусть будет - как суд решит.
Светлана
Тришина
Екатеринбург
|
|