| |
Троицкая родительская суббота. Поминовение
усопших.
РОДИТЕЛЬСКАЯ СУББОТА
Одно из самых тягостных зрелищ на свете - поминки, совершаемые атеистами. Вот
все пришли домой от свежей могилы. Встает старший, поднимает рюмку...
И вот в этот момент все просто физически ощущают, что они что-то могут
и должны сделать для того, с кем только что они простились. Молитва об
ушедших - это потребность сердца, а не требование церковной дисциплины.
Сердце требует: помолись!!! А рассудок, покалеченный еще школьными уроками
безбожия, говорит: "Незачем молиться, некому и не о ком: небеса полны
разве что радиоволнами, а от того человека, с которым мы жили еще три
дня назад, не осталось уже ничего, кроме того безобразия, которое мы только
что засыпали землею". И на лицах людей отражается эта внутренняя ошибка.
И звучат столь ненужные слова: "Покойный был хорошим семьянином и общественным
работником"...
Нас не было - нас не будет. Так не есть ли человек, чья жизнь нелепо мелькает
меж двумя пропастями небытия, не более чем "покойник в отпуске"?.. Я умру,
а мир останется полным, как новехонькое яйцо. Борис Чичибабин однажды
дал безжалостно точное определение смерти, какой она предстает неверующему
человеку: "Лишь мясо - в яму".
Как мало в жизни светлых дней,
Как черных много!
Я не могу любить людей,
Распявших Бога!
Да смерть - и та! - нейдет им впрок.
Лишь мясо в яму,
Кто небо нежное обрек
Алчбе и сраму.
Что люди выносят с кладбища? Что сам ушедший смог обрести в опыте своего умирания?
Сможет ли человек увидеть смысл в последнем событии своей земной жизни
- в смерти? Или и смерть - "не в прок"? Если человек перейдет границу
времени в раздражении и злости, в попытке свести счеты с Судьбой - в Вечности
запечатлеется именно такой его лик... Поэтому-то и страшно, что, по мысли
Мераба Мамардашвили, "миллионы людей не просто умерли, а умерли не своей
смертью, то есть такой, из которой никакого смысла для жизни извлечь нельзя
и научиться ничему нельзя". В конце концов, то, что придает смысл жизни,
придает смысл и смерти... Именно ощущение бессмысленности смерти делает
столь тяжелыми и неестественными похороны атеистов.
Для сравнения - сопоставьте ваше ощущение на старом кладбище, где покой
людей сторожат могильные кресты, - с тем, что чувствует ваше же сердце
при посещении советских звездных кладбищ. Можно с мирным и радостным сердцем
гулять - даже с ребенком - по кладбищу, скажем, Донского монастыря. Но
не чувствуется мира на советском Новодевичьем...
В моей же жизни был случай прямой такой встречи. В 1986 году в пожаре
Московской духовной академии сгорели пятеро семинаристов. Xоронили их
на городском кладбище Загорска. И вот, впервые за десятилетия на это кладбище
пришли священники - не таясь, в облачениях, с хором, с молитвой. Пока
студенты прощались со своими однокурсниками, один из монахов отошел в
сторонку и тихо, стараясь быть максимально незаметным, стал ходить среди
соседних могил. Он кропил их святой водой. И было такое ощущение, что
из-под каждого холмика доносится слово благодарности. В воздухе как бы
растворилось обещание Пасхи...
Или вот иной пример неуничтожимости человека. Попробуйте, взяв в руки
книгу, помолиться об ее авторе. Берете в руки Лермонтова - скажите про
себя, раскрывая нужную вам страничку: "Господи, помяни раба Твоего Михаила".
Прикасается Ваша рука к томику Цветаевой - вздохните и о ней: "Прости,
Господи, рабу Твою Марину и приими ее с миром". Все будет прочитываться
иначе. Книжка станет больше самой себя. Она станет встречей с человеком.
Пушкин (упокой, Господи, раба Твоего Александра!) среди обстоятельств,
которые человека делают человеком, называл "любовь к отеческим гробам".
Каждого человека ждет отправление "в путь всея земли" (Нав. 23,14). Не
может быть вполне человеком тот, кого никогда не посещала мысль о смерти,
кто никогда в тайнике своего сердца не повторял те слова, которые произнес
преподобный Серафим Саровский: "Господи, как мне умирать будет?".
Событие смерти, ее таинство - одно из важнейших событий во всей жизни
человека. И потому никакие отговорки типа "некогда", "недосуг" и т.п.
не будут приняты ни совестью, ни Богом, если мы забудем дорогу к родительским
могилам. Надеюсь, мы никогда не доживем до тех лет, когда "кладбища вообще
должны быть уничтожены как рассадники всяких эпидемий".
Для восточного мистицизма тело человека - лишь тюрьма для души. По высвобождении
- сжечь и выбросить. Для христианства тело - храм души. И верим мы не
только в бессмертие души, но и в воскресение всего человека. Потому и
появились на Руси кладбища: семя бросается в землю, чтобы с новой космической
весной взойти. По слову апостола Павла, тело - храм духа, живущего в нем,
а, как мы помним, "и храм поруганный - все храм". И потому тела дорогих
людей у христиан принято не бросать в огненную бездну, а класть в земляную
постель...
Перед началом и в дни Великого поста, перед тем, как мы делаем первый
шаг навстречу Пасхе, звучит под сводами храмов слово нашей любви ко всем
тем, кто прежде нас шел дорогой жизни: "Упокой, Господи, души усопших
раб Твоих!". Это - молитва обо всех, ибо, по замечательному слову Анастасии
Цветаевой, "тут только есть верующие и неверующие. Там - все верующие".
Теперь они все видят то, во что мы только веруем, видят то, во что когда-то
они же запрещали веровать нам. И, значит, для всех них наше молитвенное
воздыхание будет драгоценным даром.
Дело в том, что человек умирает не весь. В конце концов еще Платон спрашивал:
почему, если душа всю жизнь борется с телом, то с гибелью своего врага
она должна сама исчезнуть? Душа пользуется телом (в том числе и мозгом
и сердцем) - как музыкант пользуется своим инструментом. Если струна порвалась
- мы уже не слышим музыки. Но это еще не основание утверждать, что умер
сам музыкант.
Люди скорбят, умирая или провожая умерших, - но это не есть свидетельство
о том, что за дверью смерти только скорбь или пустота. Спросите ребенка
в утробе матери -желает ли он выходить оттуда? Попробуйте описать ему
внешний мир - не через утверждение того, что там есть (ибо это будут реалии,
незнакомые ребенку), а через отрицание того, что питает его в материнском
чреве. Что же удивляться, что дети, плача и протестуя, приходят в наш
мир? Но не таковы ли скорбь и плач уходящих?
Лишь бы рождение не сопровождалось родовой травмой. Лишь бы дни подготовки
к рождению не были отравлены. Лишь бы не родиться в будущую жизнь "извергом".
Мы вообще, к сожалению, бессмертны. Мы обречены на вечность и на воскрешение.
И как бы нам ни хотелось прекратить свое существование и не нести наши
грехи на Суд - вневременная основа нашей личности не может быть просто
унесена ветром времени... "Xорошие новости из Иерусалима" состояли в том,
что качество этого нашего приснобытия может стать иным, радостным, бессудным
("Слушающий слово Мое (...) и на суд не приходит, но перешел от смерти
в жизнь" - Ин. 5,24).
Или непонятно, что такое душа? Есть ли она? Что это такое? - Душа - это
то, что болит у человека, когда все тело здорово. Ведь говорим же мы (и
ощущаем), что не мозг болит, не сердечная мышца - душа болит. И напротив
- бывает, что при муке и скорби что-то в нас радуется и чисто поет (так
бывает с мучениками).
"Смерти нет - это всем известно. Повторять это стало пресно. А что есть
- пусть расскажут мне..." - просила Анна Ахматова. О том, "что есть",
и говорят родительские субботы, восходящие к празднику Успения. Праздник...
Но это ведь день кончины Богоматери. Почему же - праздник?
А потому, что смерть не есть единственный способ кон-чины. Успение - антоним
смерти. Это, прежде всего - несмерть. Два этих слова, различающихся в
языке любого христианского народа, означают радикально противоположные
исходы человеческой жизни. Взращивает человек в себе семена любви, добра,
веры, всерьез относится к своей душе - и его жизненный путь венчается
успением. Если же разрушение он нес себе и окружающему миру, раной за
раной уязвлял свою душу, а грязь из нее, неухоженной и заросшей, выплескивал
вовне - конечный, смертный распад завершит его прижизненное затухание.
Отныне (в смысле - со времени воскресения Xриста) образ нашего бессмертия
зависит от образа нашей любви. "Человек поступает туда, где ум имеет свою
цель и любимое им", - говорил преподобный Макарий Египетский.
На иконе Успения Xристос держит на руках младенца - душу Своей Матери.
Она только что родилась в Вечность. "Господи! Душа сбылась - умысел Твой
самый тайный!" -можно было бы сказать об этом миге словами Цветаевой.
Душа "сбылась", исполнилась - и в слове "успение" слышатся отголоски не
только "сна", но и "спелости" и "успеха".
"Время умирать" (Эккл. 3,2). Может быть, самое разительное отличие современной
культуры от культуры христианской - в неумении умирать, в том, что нынешняя
культура не вычленяет в себе это время - "время умирать". Ушла культура
старения, культура умирания. Человек подходит к порогу смерти, не столько
стараясь всмотреться за его черту, сколько без конца оборачиваясь назад
и с ужасом вычисляя все разрастающееся расстояние от поры своей молодости.
Старость из времени "подготовки к смерти", когда "пора о душе подумать",
стала временем последнего и решительного боя за место под солнцем, за
последние "права"... Она стала временем зависти.
У русского философа С. Л. Франка есть выражение -"просветление старости",
состояние последней, осенней ясности. Последняя, умудренная ясность, о
которой говорят строки Бальмонта, вписанные "современностью" в раздел
"декадентства":
День только к вечеру хорош.
Жизнь тем ясней,чем ближе к смерти.
Закону мудрому поверьте -
День только к вечеру хорош.
С утра уныние и ложь
И копошащиеся черти...
День только к вечеру хорош.
Жизнь тем ясней, чем ближе к смерти.
Здесь приходила к человеку мудрость. Мудрость - это, конечно, не ученость
и не энциклопедичность, не начитанность. Это - знание немногого, но самого
важного. Потому-то к монахам - "живым мертвецам" (при постриге как бы
умершим для мирской суеты и поэтому ставшим самыми живыми людьми на земле)
- и ездили энциклопедисты за советом. Гоголь и Соловьев, Достоевский и
Иван Киреевский, лично беседовавший с Гегелем и Шеллингом, своих главных
собеседников нашли в Оптиной пустыни. Потому что здесь разговор шел "о
самом важном". Самым важным Платон - отец философов - называл вот что:
"Для людей это тайна: но все, которые по-настоящему отдавались философии,
ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти".
В середине нашего века константинопольский Патриарх Афинагор Первый так
говорил о времени умирания: "Я хотел бы умереть после болезни, достаточно
долгой, чтобы успеть подготовиться к смерти, и недостаточно длительной,
чтобы стать в тягость своим близким. Я хотел бы лежать в комнате у окна
и видеть: вот Смерть появилась на соседнем холме. Вот она входит в дверь.
Вот она поднимается по лестнице. Вот уже стучит в дверь... И я говорю
ей: войди. Но подожди. Будь моей гостьей. Дай собраться перед дорогой.
Присядь. Ну вот, я готов. Идем!"...
Помещение жизни в перспективу конца делает ее именно путем, придает ей
динамику, особый вкус ответственности. Но это, конечно, лишь если человек
воспринимает свою смерть не как тупик, а как дверь. Дверь же - это кусочек
пространства, через который входят, проходя его. Жить в двери нельзя -
это верно. И в смерти нет места для жизни. Но есть еще жизнь за ее порогом.
Смысл двери придает то, доступ к чему она открывает. Смысл смерти придает
то, что начинается за ее порогом. Я не умер - я вышел. И дай Бог, чтобы
уже по ту сторону порога мог я произнести слова, начертанные на надгробии
Григория Сковороды: "Мир ловил меня, но не поймал".
Диакон Андрей Кураев
|
|